...зовите меня Шинджи?.. - удивленно вскинув голову, блондин внимательнее посмотрел на преподавателя. - ...а как же Накамура-сан, сенсей и прочее и прочее?..
Встретить подобную фамильярность со стороны преподавателя было странно - Миятору как-то больше привык к тому, что почти все в этой школе пафосные и напыщенные, хотя... если вспоминать вампирчика... То ничего удивительного. Тихо усмехнувшись, блондин снова окинул Шинджи взглядом с ног до головы, чувствуя, что мужчина ему почему-то подозрительно знаком, а когда пристальный взгляд остановился на лице, на несколько секунд зафиксировавшись на синяке под глазом... Миятору удивленно расширил глаза, снова тихонько фыркая.
...черт, так это ты был... ну... вот и познакомились...
Но пока мысли свои юноша предпочел не озвучивать. тем более, судя по взгляду преподавателя, тот тоже начал его узнавать. Да и вообще - после того, как мужчина озвучил задания, у блондина появился более серьезный повод для размышлений и обдумываний.
...хммм... значит чувства? абстракция, да?... ксо...
Если говорить честно - с абстракциями мальчик не дружил. У него никогда не получалось выражать себя в этих ломанных линиях и цветовых сочетаниях. Да, у него были определенные цветовые ассоциации с различными чувствами, но... Не любил он абстракции. Просто не любил. С другой стороны...
...а почему чувство должно быть именно абстракцией?.. выражать чувства подобным образом это слишком... банально, обычно и не интересно...
С тихим вздохом Миятору оглядел по-прежнему белый лист и повернулся к окну, в голове мелькали какие-то предположения, что можно было бы сейчас нарисовать, но все они не находили отражения ни в душе, ни в этих самых чувствах. А рисовать "голые" рисунки мальчик не любил. А за окном, сквозь облака постепенно пробивалось солнце, заставив блондина поморщиться – когда был дождь было гораздо лучше. Миятору вообще предпочитал дождь солнцу, а уж когда и общее состояние… пасмурное… Тихо вздохнув, мальчик снова посмотрел на мольберт и перевернул его на девяносто градусов, взяв в руки карандаш и закусив губу. Через несколько секунд на белом листе появилось две линии – одна горизонтальная, разделяющая лист практически пополам, и одна наклонная, отделяющая от нижней части левый угол. Снова вздохнув, Миятору отвел кончиком карандаша челку с глаз и принялся за «оживление» рисунка. Постепенно на листе появился пляж, с цепочкой следов на песке, ведущих к морю, само море – злое, холодное, штормящее. Каменный утес, разбивающиеся о него волны, тяжело нависающее над морем небо, темные грозовые облака… Секундная заминка и на утесе появилась одинокая девичья фигурка, сильный ветер беспощадно трепал длинные черные волосы и подол легкого белого сарафана. Отойдя на шаг назад, мальчик критически оглядел свой рисунок и, вооружившись ластиком и белым карандашом, принялся доводить рисунок до совершенства – где-то подтереть, где-то дорисовать, где-то растереть, чтобы линии были не столь резкими, подправить волны и гребешки на них… Конечно, рисунок не был идеальным, но и Миятору не был профессиональным художником. А для любителя, все было более чем терпимо.
